| 
Леопольдо Маречаль. КентаврСтраница: | 1 | 2 |
Тот стародавний вечер
по-волчьи исчез в чаще,
 но след, что хранит сердце,
 со временем стал ярче:
 отвергнут Розою светлой,
 скитался я наудачу,
 и вдруг Кентавра заметил
 у звонкой воды спящим.
 
 Я помню: была осень,
 когда, опустив очи,
 лелеет листву роща
 и смерти ведать не хочет,
 когда в созвездии Овна
 зори как астры сочны,
 и ветры ревут ночью,
 а горлицы бдят молча.
 
 Запутавшись в ежевике,
 сдирая кожу о скалы,
 блуждал я в зарослях диких
 (злосчастье меня гнало
 из северных стран милых,
 где Роза моя сияла,
 по тёмной тропе гиблой,
 сквозь ежевичные жала).
 
 Не был ли я одержимым,
 как девы из притчи древней,
 что масло в лампах спалили,
 сочтя бережливость бредней,
 - они женихов ждали,
 объятьями их бредя,
 но жертвами тьмы пали,
 своих любимых не встретя?
 
 Играла ли ночь мною,
 как утлым челном - бездна?
 Кентавра спросить стоит,
 не мучаясь бесполезно!
 Ведь путь был тяжким и долгим,
 и некому слушать беседу
 с Кентавром у вод звонких
 в последних лучах света.
 
 Я до сих пор вспоминаю
 как был красив и чудесен,
 тот зверь из старинной сказки,
 что спал на краю леса.
 Я помню и звон ясный
 струи на песке белесом,
 и поздних цветов краски
 на кромке воды и леса.
 
 Вокруг могучего торса
 свивались плющ и лишайник,
 над крупом - казалось взору -
 ещё витали преданья,
 и словно цветок махровый
 торчала торчала грива густая,
 копыт же прочных четвёрка
 земному служила данью.
 
 И он мне предстал как символ
 пути во тьме беспредельной,
 пути, что веками длился
 без спутников и без цели,
 а может, забытой книгой,
 в которой доныне целы
 былых катастроф картины
 и вольного смеха стрелы.
 
 На ветке смоквы качалась,
 свисая к рукам кентавра,
 своей наготы не пряча,
 божественная гитара,
 к ногам же прильнув, лежали
 колчан и лук - два футляра,
 гроза для пугливой лани
 чьи очи - миндалин пара.
 
 Подумал я: "Было время -
 скакал этот зверь гордо,
 и лук был вестником смерти,
 а струны - гнездом аккордов!
 Тогда под лазурным небом
 на кораблях остромордых
 плыла навстречу сиренам
 лихих смельчаков когорта!"
 
 И так же, как всей душою
 вступает герой в схватку,
 и сердце от мук ноет,
 предчувствуя смерть сладко,
 я робость смирил уздою,
 решив не играть в прятки
 и встретиться с ним взором,
 хоть сердце ушло в пятки.
 
 Вплетаясь в густые кудри,
 свисали со лба кентавра,
 зелёный венец рисуя,
 побеги свежего лавра.
 А в космах, что ветер спутал,
 и бороде его ржавой
 висела с немолчным гудом
 пчёл медоносных орава.
 
 Суровость древней породы
 сквозила в его обличьи,
 и царственность, и свобода,
 которой теперь не сыщешь -
 он весь был чудом природы,
 и я, забыв о приличьях,
 оковы страха отбросил
 и прямо к Кентавру вышел.
 
 При виде его казалось,
 что чувствуешь всей гортанью
 живительный вкус  и запах
 весны из старых преданий;
 как будто, прах отряхая,
 из небытия восстали
 руины забытого рая, -
 без зла, греха и печали.
 
 Он спит, - я понял, смелея, -
 но это не сон смертный,
 а дрёма, что мягко лелеет,
 колебля душу в тенетах.
 И если позвать звонко,
 как кличут отца дети,
 то, может, на зов ребёнка
 проснётся он и ответит.
 
 Ах, если б язык предков
 таинственный зверь вспомнил,
 звучала бы речь песней,
 чеканной и златозвонной!
 Но ныне забыт крепко
 язык детей и героев,
 и этот кентавр древний
 лилейных уст не откроет.
 
 Томимый тоской тёмной
 о милом и невозвратном,
 решил я унять стоны
 терзавшей душу утраты,
 и дал себе власть тронуть
 тугие струны гитары,
 легонько, совсем легонько -
 исторгнув созвучий пару.
 
 Нельзя было струн бога
 касаться рукой тленной,
 вторгаясь в немой космос
 мусической той вселенной!
 Гитара жалобным вздохом
 ответила прикосновенью,
 но лес был охвачен ознобом
 внезапного пробужденья.
 
 Листы со звоном дрожали,
 стенала каждая ветка,
 а им вдали отвечали
 раскаты пещерного эха.
 И только под причитанье
 заветного инструмента
 Кентавр очнулся, утратив
 незыблемость монумента.
 
 Промчались волной искры
 по шкуре его тёмной,
 и рук разомкнулись кисти
 на шерсти груди огромной.
 А сонные очи слезились,
 подёрнувшись поволокой
 спалённой дотла жизни,
 столетьями одинокой.
 
 Исполнен великолепья,
 вставал чудозверь страшный;
 хвоста его шевеленье
 несло аромат чащи,
 когда же уста разверзлись,
 то мир, доселе молчавший,
 разбился и разлетелся,
 как спелый орех, на части.
 
 Спросил он - и грома раскаты
 могучий голос напомнил;
 слова лились водопадом,
 стекаясь в гневные волны:
 "О кто ты, тьмою объятый
 и скорбью своей полный?
 Как смел ты коснуться гитары,
 что радости песнь помнит?
 
 Ты разве не раб металла,
 взыскующий всюду злата,
 что слишком скор на расправу,
 надменно судя собрата?
 И ты своей бренной пястью
 копаешься воровато
 в гробнице, где среди праха,
 ты думаешь, клад спрятан?"..
 
 Он ждал прямого ответа
 вперив в меня взгляд строгий,
 и рыли в ярости землю
 его копытные ноги.
 Душою моей владели
 и между собой боролись
 предельное изумленье
 и скрытых желаний робость.
 
 Я отвечал кентавру:
 "Уйми же свой гнев кипучий,
 и выслушай оправданья
 души моей злополучной.
 Не вызов гордого нрава,
 а искусительный случай
 меня приманил к гитаре
 и вынудил струны мучать.
 
 Я сбился давно с дороги
 в бредовых своих скитаньях
 по воле небесной Розы,
 отвергшей мои признанья.
 Меж мною и ею - пропасть,
 и чтобы унять страданье,
 извлёк я из струн ропот
 своим неловким касаньем!"
 
 Кентавр немного смягчился
 при виде вины безвинной,
 и вновь покой воцарился
 в его половине звериной
 И, словно нутром слыша
 мои заветные мысли,
 своей людской половиной
 участьем ко мне проникся.
 
 "Что ж, чужестранец, - рёк он, -
 я слышу в твоей речи
 железных оков звоны
 и зовы ночной встречи!..
 Когда в серебре новом
 сияло злато беспечно,
 а солнце с юной луною
 в согласии жили сердечном,
 
 великий Кентавр чутко
 внимал отчаянным просьбам
 всякой души заблудшей,
 чтоб в горе её не бросить.
 Открыл он смертным науку:
 как вычислить ход звёздный,
 чертя в небесах румбы
 пером подвижным и пёстрым.
 
 Но мудрости той весёлой
 уже не найти на свете,
 почила в усталой бронзе
 тем сном, что подобен смерти.
 Гонись за ней - не догонишь,
 зови её - не ответит,
 И ключ к замку не подходит,
 и флюгер не ловит ветер!"
 
 Начал он речь в печали,
 закончил же вздохом скорбным,
 и очи влажными стали,
 как гиацинт озёрный.
 Но помыслы не желали
 сдаваться печали чёрной,
 и в мерных словах Кентавра
 жила надежда упорно.
 
 Сказал я: "Теперь вижу
 и боль твою, и отвагу;
 слова твои жгут и брызжут
 огнём, как Вакхова влага,
 и я, подойдя ближе,
 вкушаю вешнюю брагу,
 - она для души сникшей
 как исцеленье от страха!
 
 О, символ эпох минувших,
 Кентавр, племён прародитель!
 Пускай твой топот обрушит
 скудельную эту обитель!
 И слёзы пускай осушит
 твой пламенный гнев, мститель!
 Помчимся вперёд дружно -
 я - всадник , ты - победитель!
 
 Без шпор, стремян или сбруи,
 узды и хлыста не зная,
 мы пересечём большую
 страну от края до края.
 Коленями спину чуя,
 и плечи твои обнимая,
 верхом легко усижу я,
 как вещий посланец рая.
 
 В пределах земного царства
 (о горнем же думать рано)
 откроется нам пространство
 от неба до океана!
 Несметны земли богатства,
 и нет почётней заданья,
 чем с нечистью злой сражаться,
 вернув покой мирозданью!
 
 Но будь ты иной природы,
 я б следовал за тобою
 туда, где морские воды
 скрывают пути тритонов;
 а хочешь - взовьёмся в воздух,
 где видится нам порою
 то крыльев ангельских сполох,
 то след от лапы грифона.
 
 А если ты не откажешь
 мольбе двуногого брата,
 отправимся в Буэнос-Айрес,
 что спит на краю Ла Платы.
 Друзья, что выйдут встречать нас,
 воскликнут, забыв утраты,
 что мы принесли им счастье,
 царившее здесь когда-то!"
 
 Просил я долго и страстно,
 так что Кентавр безмолвный
 казалось, склонен к согласью,
 былою удалью полный.
 (Бывает, скакун старый
 в конюшне своей тёмной
 вдруг вскочит на звук фанфары,
 призыв боевой вспомнив).
 
 Но первый порыв умерив,
 он словно бы вмиг сникнул
 (как если б душа зверя
 была послушна инстинкту).
 Сменился вялым безверьем
 в глазах его блеск дикий,
 и видел я в каждом движенье
 отказ - суровый и тихий.
 
 Он рёк:
 "Если ты взвесишь
 Кентавра во сне долгом,
 ты вычислишь равновесье
 меж плотью его и долгом:
 молчит он, исполнен чести,
 и мудрость хранит глубоко,
 и сон его - дар небесный,
 а вовсе не кара рока.
 
 К чему метаться, стеная,
 и песней юности грезить,
 когда эфир рассекает
 осенним серпом месяц?
 И видя, как виноградник
 лозу пурпурную свесил,
 зачем о цветах плакать,
 чей вид лишь весной весел?
 
 Напрасно тебе
 
 Перевод с испанского: Лариса Кириллина
 >> 
 
 
  
 
 
 Оригинал здесь
 Параллельные тексты (оригинал слева, перевод справа) здесь
 Параллельные тексты (перевод слева, оригинал справа) здесь
 <<     Дальше >>
 Издано на mir-es.comСвидетельство о публикации N107980
 Рейтинг:  Поэзия на испанском с переводами : Испаноязычный мир: поэзия, изобразительное искусство, музыка, голоc.Голосов:
 Средняя оценка:
 
 Пожалуйста, оцените перевод стихотворения
 
 Нажмите на зелёное поле ниже, чтобы выбрать оценку из списка
 
 
 
 Оставить свой комментарийОбязательные поля отмечены символом * |