внимание и т.д, и т.д. Но я, опять же, вспоминаю эту пьесу «Йерма» — вы уж меня простите, что она так у меня засела в голове. Но я женщина, это понятно. И вот эта тема рока и судьбы, которая берет человека в какие-то железные тиски, и он как бы ни пытался, ни старался, ничего он с этим поделать не может. Мне все-таки кажется, что эта тема христианству не очень близка. Потому что в христианстве сотворчество в жизни человека и Бога, возможности самому делать свою жизнь и брать на себя ответственность за те поступки, которые ты совершаешь и т.д. — мне кажется, что вот это больше про христианство, чем жанр античной трагедии. А вы что скажете?
М. Паласио
— Конечно, вы правы. Но все-таки Лорка не церковный писатель.
А. Митрофанова
— Вот это важно, да.
М. Паласио
— Безусловно, он абсолютно не церковный писатель, автор, поэт, драматург. Он поэт, автор, которому был близок, который чувствовал образ Христа. И который хорошо знал, разбирался в Евангелии и с большим уважением к этому относился — вот я бы сказал так. Но мне кажется, что Лорка… У него даже есть не только не соответствующие христианскому пониманию жизни мотивы, сюжеты и образы, а прямо противоположные ему — может быть, даже и Йерма это тоже один из примеров. И рок, да…
А. Митрофанова
— Там всё сложно в «Йерме»…
М. Паласио
— У него есть отчасти и языческие даже черты. Хотя вот его друг Сальвадор Дали, который уж совсем, наверное, был далек от христианства. Хотя это тоже спорная тема. Он сделал ведь прекрасные иллюстрации к Библии, которые оценил даже сам Папа Римский Павел VI, пригласил его на аудиенцию. Сальвадор Дали говорил, что «тебе, христианскому человеку, немножко не хватает моего язычества». Но Лорка, помимо своего творчества — это я бы очень хотел отметить, — воплотил образ христианина в своей жизни.
А. Митрофанова
— Каким образом?
М. Паласио
— Он был — опять же, мы об этом говорили — он был человеком света, человеком добра. Нет ни одного человека, знавшего его более или менее близко, который сказал бы о нем что-то дурное. Даже завистники, которые, может быть, слышали о нем что-то, но не знали лично, стоило им вместе с ним сходить в его компании в кафе «Хихона» — такое богемное кафе в Мадриде…
А. Митрофанова
— Это такая «Бродячая собака».
М. Паласио
— Да. Показаться в этой студенческой резиденции, где жила эта молодежная элита 20-х годов Испании, и увидеть, как Лорка садится со своей лучезарной улыбкой за фортепиано. Он начинает играть какие-то народные мелодии и спрашивать с горящими глазами: «Откуда это? Вы знаете, из какого района Испании?» Стоило человеку попасть под ауру, попасть в атмосферу Лорки, он влюблялся в него беззаветно. И поразительно, что при всей публичности Лорки, при всем том, что его слушали очень много — он читал лекции. Хотя очень боялся выступать публично.
А. Митрофанова
— Серьезно?
М. Паласио
— У него безумный страх перед публичными выступлениями.
А. Митрофанова
— А как же театр?
М. Паласио
— Он не играл.
А. Митрофанова
— Но ставил.
М. Паласио
— Хотя иногда играл. Он играл тень — в длинной одежде с вуалью. И не видел ничего — ни сцену, ни тем более зрителей.
А. Митрофанова
— Он и здесь не такой как все.
М. Паласио
— Он мог выступать, только если у него вся речь была написана от первой до последней буквы полностью. И опять же, вернусь к Сальвадору Дали, потому что это был очень близкий друг, близкий человек для Лорки. Сам Дали, который прожил очень длинную жизнь, отнюдь не 38 лет, а 85, через жизнь которого прошла Гала? — его муза, русская жена знаменитая. Умирая, перед смертью, когда Галы? уже не было, сидел одинокий и больной в своей спальне. Единственные слова, которые люди могли разобрать, которые он повторял сквозь слезы: «Ми амиго Лорка» — «Мой друг Лорка». Он вспоминал человека, который был, наверное, самым светлым воспоминанием в его жизни и который по-настоящему его любил и принимал Дали таким, какой он есть.
К. Мацан
— Вот мы заговорили о христианских или не христианских мотивах в творчестве Лорки. Мне просто кажется, что даже в той же, например, «Йерме» можно найти — даже в теме рока, например, — можно увидеть эти христианские смыслы, просто если чуть-чуть по-другому смотреть. Мне кажется, иногда вера в Бога утверждается не прямым утверждением веры в Бога, а как бы обратно через очень острое и болезненное переживание богооставленности. Когда читаешь пьесу и видишь, что герои там — настолько им плохо, настолько плохо. И понимаешь, что насколько бы легче — я сейчас очень грубо говорю, — насколько легче им было бы, если бы в их жизни был Бог. То есть парадоксальным образом это ощущение себя и поиска и ненахождения ответа как раз таки и утверждает то, что ответ можно искать только там, где он на самом деле есть. Вот в этом смысле — Мигель процитировал стихотворение, о котором я все никак не могу перестать думать. «Хочу уснуть я сном осенних яблок, и ускользнуть от сутолоки кладбищ». Вот Мигель сказал, что яблоки, которые на землю упали, в землю ушли потом, и потом из этой же земли возродилась новая яблоня и новое дерево. Это, в общем-то, абсолютно религиозная интуиция, потому что жизнь не заканчивается окончанием земной жизни, что мы призваны для жизни вечной, что будет что-то потом еще — эти яблоки снова распустятся. И вот следующая строчка — «и ускользнуть от сутолоки кладбищ». Человек избегает смерти через идею, через веру в вечную жизнь. Это всё есть, если это видеть…
М. Паласио
— И в этом же стихотворении — «Пускай усну нежданно, усну на миг, на время, на столетья, но чтобы знали все, что я не умер». Смерти нет.
К. Мацан
— Да. И грядущий праздник Успения — слово «успение», которое переводится как «засыпание», чтобы потом проснуться для вечной жизни — вот он здесь. Вот этот сон… То есть это всё здесь зашифровано — если на это смотреть через определенные «очки смысла». Мне кажется, что это очень, очень интересно.
А. Митрофанова
— Это, что называется, вопрос трактовки. Один прочтет и скажет: «Ну вот, когда я опустился на самое дно, снизу постучали», — прочитав Гарсиа Лорку. А другой скажет так, как Костя Мацан. Вот, пожалуйста…
К. Мацан
— Потому что любой текст существует только в интерпретации.
А. Митрофанова
— Не факт, кстати говоря. Но вместе с тем, такое явление имеет место. Интерпретация иногда бывает даже более известна, чем первоначальный смысл, который в это произведение заложен. Мы знаем много таких примеров. В советской школе я наслышана, как преподавали литературу и как трактовались… Стихотворение Блока «Незнакомка» — я никогда не забуду, как мне моя старшая коллега рассказывала. Их учительница объясняла им, что Блок смотрит на реальность через призму граненого стакана. Представляете — на буржуазную реальность через… Но это же просто… Вот такие варианты тоже были. Поэтому насчет трактовок это, действительно, очень важно. И хорошо, что у нас сейчас есть другая оптика. Но вместе с тем, может быть, в конце уже нашего разговора мне хотелось бы вернуться к той теме, о которой Костя заговорил — про ощущение богооставленности. Вообще, не только в литературе начала 20-го века, рубежа 19-го — 20-го веков, но и в жизни огромного числа людей. Ведь литература же не с Луны к нам прилетает. Она рождается… Художники — это люди, которые считывают определенные посылы, кристаллизуют в словах те идеи, которые витают в воздухе. Они, в конце концов, синхронно вибрируют с тысячами сердец и отличаются тем, что этот ритм способны воплотить на холсте или на бумаге и т.д. То есть это ощущение богооставленности — это было ощущение, характерное вообще в принципе для людей того времени, для эпохи. И вот этот вот мучительный поиск смысла, хождение по лабиринтам собственного подсознания, как у Сартра, например, или у кого-то еще. И в то же самое время, параллельно с этими явлениями — в Испании живет вот этот светлый парень Лорка, который пишет потрясающе глубокие стихи, который выводит каких-то людей-гигантов. И всё-таки — «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Что все-таки в Лорке было, в этом человеческом замесе, настолько уникального, что позволяло ему смотреть на этот мир и «сутолоку кладбищ» с какой-то другой точки, с другой какой-то вершины? Ведь у него другой угол зрения, получается.
М. Паласио
— Другой угол. До него даже в Испании никто так не писал. Вы говорили о том, что существуют поэты, которые задают тон языка. Вот как Пушкин создал современный русский литературный язык, так Лорка писал на таком уровне, после которого уже невозможно испанцам и испанским авторам вернуться к тому, что было до этого, до него. Это было так называемое «поколение 27-го года», к которому принадлежал Лорка, литературное. Но кого мы знаем? Чьи имена мы можем назвать, кроме него?
А. Митрофанова
— Честно говоря, никого.
М. Паласио
— В России точно нет. Ну, Рафаэль Альберти, может быть, переводился, но его не сравнить с известностью Гарсиа Лорки. Лорка пришел на стыке эпох — он пришел тогда, когда менялось мировоззрение, когда люди жили предощущением трагедии, которую принесет 20-й век. Он родился в год, когда окончательно рухнула Испанская империя, в 1898-м году — это была война США за Кубу. Испания потеряла Кубу — последнюю свою колонию. Он родился, когда Испания находилась в предощущении гражданской войны. Повторюсь, очень страшного конфликта. Пал ее жертвой. И образ Лорки до сих пор в Испании это очень болезненная тема, как и политическая тема его убийства. Это, к сожалению, разменная монета в политической борьбе. Он с таким роковым предощущением жизни, он чувствовал, конечно, свою смерть, он чувствовал, это видно. Он понимал. Это очень горько говорить, трагично и тяжело — он ее написал. Практически всей своей и прозой, и поэзией, он написал свою смерть. Но то, что