Испаноязычный мир       
 
Русский Español English 
       Главная   Галерея   Слайдшоу   Голос   Песни   Фильмы   ТВ   Радио   Новости  Уроки  Мобильная версия
   Добро      пожаловать!
   Регистрация
   Вход
   Поиск
    Обучение
   испанскому
   Каталоги
   Поэты
   Переводчики
   Художники
   Хронология
   Тематика
   Рейтинг
   Поэзия стран
   Аргентина
   Боливия
   Бразилия
   Венесуэла
   Гватемала
   Гондурас
   Доминик.Респ.
   Испания
   Колумбия
   Коста-Рика
   Куба
   Мексика
   Никарагуа
   Панама
   Парагвай
   Перу
   Пуэрто-Рико
   Сальвадор
   Уругвай
   Чили
   Эквадор
   Другая
   Об авторах
   Поэты
   Переводчики
   Художники
   Композиторы
   Исполнители
   Фотографии
      поэтов
   Фотографии
      переводчиков
   О сайте
   Donation
   Авторам
      сайта
   Контакты




 

  Версия для печати

Кеведо : Испаноязычный мир: поэзия, изобразительное искусство, музыка, голоc.

Кеведо
 

Страница: | 1 | 2 |

Подобно всякой другой истории, история литературы изобилует загадками. Ни одна из них не волновала и не волнует меня так, как странная ущербная слава, выпавшая надолго Ке-ведо. В списках имен всемирно знаменитых его имя не значится. Я потратил немало усилий, чтобы выяснить причину этого нелепого упущения; однажды, на какой-то уже забытой конференции, я, как мне показалось, нашел причину в том, что его суровые страницы не вызывают, и даже не терпят, ни малейшей сентиментальной разрядки («Быть чувствительным означает иметь успех», — заметил Джордж Мур). Для славы, говорил я, писателю вовсе не обязательно выказывать сентиментальность, однако необходимо, чтобы его творчество или какое-нибудь обстоятельство биографии стимулировало патетику. Ни жизнь, ни искусство Кеведо, рассуждал я, непригодны для слащавых гипербол, повторение которых приносит славу...



Не знаю, верно ли мое объяснение; теперь я бы дополнил его таким: Кеведо по своим возможностям не ниже кого бы то ни было, однако ему не удалось найти символ, завладевающий воображением людей. У Гомера есть Приам, который лобзает руки Ахиллеса, убийцы; у Софокла — царь, который разгадывает загадки и которого судьба заставит угадать ужас собственной участи; у Лукреция — бесконечная звездная бездна и вражда атомов; у Данте — девять кругов Ада и райская Роза; у Шекспира — его миры насилия и музыки; у Сервантеса — счастливо найденная странствующая пара, Санчо и Дон Кихот; у Свифта — республика добродетельных лошадей и звероподобных иеху; у Мелвилла — Ненависть и Любовь Белого Кита; у Франца Кафки — его разрастающиеся гнусные лабиринты. Нет такого писателя с мировой славой, который бы не вычеканил себе символа; причем надо заметить, символ этот не всегда объективен и отчетлив. Гонгора и Малларме, например, живут в нашем сознании как типы писателя, усердно трудящегося над недоступным для других произведением; Уитмен — как полубожественный протагонист ««eaves of Grass»1.



Между тем от Кеведо остался только некий карикатурный образ. «Благороднейший из испанских стилистов превратился в смехотворную фигуру», — замечает Леопольде Лугонес («Империя иезуитов», 1904, с. 59).



Лэм сказал, что Эдмунд Спенсер — это «the poet's poet», поэт поэтов. О Кеведо пришлось бы только сказать, что он литератор литераторов. Чтобы наслаждаться творчеством Кеведо, надо (на деле или потенциально) любить слово; и наоборот, не имеющий склонности к литературе не может наслаждаться произведениями Кеведо.



Величие Кеведо — в слове. Считать его философом, теологом или (как хочет Аурелиано Фернандес Герра) государственным деятелем — это заблуждение, которое могут поддержать названия его произведений, но не их содержание. Его трактат «Провидение Господа, наказующее тех, кто его отрицает, и награждающее тех, кто его признаёт: учение, извлеченное из червей и мучений Иова» предпочитает действовать устрашением, а не рассуждением; подобно Цицерону («De natura deorum»2, II, 40-44) он доказывает существование божественного порядка с помощью порядка, наблюдаемого в движении светил, «обширной республики светочей», и, управившись с этим звездным вариантом космологической аргументации, Кеведо прибавляет: «Немного было людей, полностью отрицавших существование Бога; сейчас я выведу на позор наиболее его заслуживших, а именно: Диагор Мелос-ский, Протагор Абдерит, ученики Демокрита и Феодора (прозванного Безбожником) и Бион с Борисфена, ученик нечестивого и безумного Феодора», а это уж чистейший терроризм. В истории философии есть учения, — вероятно, ложные, — которые подчиняют человеческий ум своему смутному очарованию: учение Платона и Пифагора о переселении души в различные тела; учение гностиков о том, что мир есть творение враждебного или неумелого Бога. Кеведо, стремящийся лишь к истине, для этого очарования неуязвим. Он пишет, что переселение душ — это «скотская глупость» и «звериное безумие». Эмпедокл из Агригента утверждал: «Я был юношей, девой, кустом, птицей и рыбой безгласной»; Кеведо на это замечает («Провидение Господа»): «Судьей и законодателем в этом лжеучении стал Эмпедокл, человек настолько безумный, что, хотя он утверждал, будто был рыбой, он сменил свою природу на совершенно отличную и противоположную — и погиб как бабочка в Этне: при виде моря, жителем коего он якобы был, он кинулся в огонь». Гностиков Кеведо честит негодяями, проклятыми, сумасшедшими и изобретателями нелепостей («Свинарники Плутона», in fine3).



В его трактате «Политика Бога и правление Господа нашего Христа», по мнению Аурелиано Фернандеса Герры, рассматривается «законченная система правления, самая удачная, благородная и разумная». Чтобы должным образом оценить это суждение, достаточно напомнить, что основанием сорока семи глав трактата служит довольно странная гипотеза, будто дела и слова Христа (который, как известно, был Rex Judaeorum4) суть тайные символы, в свете коих политик и должен решать свои проблемы. Следуя этому каббалистическому методу, Кеведо из эпизода с самаритянкой делает вывод, что короли должны требовать дань необременительную; из эпизода с хлебами и рыбами — что короли должны удовлетворять нужды подданных; из повторения формулы sequebantur5 — что «король должен вести министров, а не министры короля»... Не знаешь, чему больше удивляться — произвольности метода или тривиальности выводов. Однако Кеведо спасает — или почти спасает — положение достоинствами слога6. Считать это произведение поучительным может лишь невнимательный читатель. Подобный разлад заметен и в «Марке Бруте», где не так уж примечательна основная мысль, зато превосходны периоды. В этом трактате достигает совершенства наиболее впечатляющий из стилей, какими пользовался Кеведо. На его лапидарных страницах испанский как бы возвращается к затрудненной латыни Сенеки, Тацита и Лукана, к напряженной и жесткой латыни серебряного века. Блестящий лаконизм, инверсия, почти алгебраическая строгость, противопоставления, сухость, повторы слов придают этому тексту иллюзорную четкость. Многие периоды заслуживают или желают заслужить ранга совершенных. Например, этот, привожу его: «Листья лавра почтили некий знатный род; восхвалениями в триумфе наградили за великие и славные победы; статуями возвеличили жизнь божественную; и, дабы не утратили привилегии драгоценностей ветви и травы, мрамор и лестные прозвания, их сделали недостижимыми для пустых притязаний и доступными лишь для заслуг». К другим стилям Кеведо прибегал не менее успешно: стиль как бы устной речи в «Бусконе», стиль разнузданный, оргиастический (но не алогичный) в «Часе воздаяния».



«Язык, — заметил Честертон ("G. F. Watts", 1904, с. 91), — это факт не научный, а художественный; его изобрели воины и охотники, и он гораздо древнее науки». Кеведо никогда так не думал, для него язык был прежде всего орудием логики. Избитые извечные приемы поэзии — сравнение воды с хрусталем, рук со снегом, глаза, сияющие, как звезды, и звезды, глядящие, как глаза, — коробили его не своей доступностью, но куда сильнее своей ложью. Осуждая их, он забыл, что метафора — это мгновенное сближение двух образов, а не методичное уподобление предметов... Также ненавистны были ему идиоматизмы. С намерением «выставить на позор» он смастерил из них рапсодию, названную им «Сказка сказок»; многие поколения, ею очарованные, предпочитали видеть в этом доведении до абсурда некий музей остроумия, созданный по велению свыше, чтобы спасти от забвения словечки вроде: zurriburi, abarrisco, cochite hervite, quitame alia esas pajas, a trochimoche7.



Кеведо неоднократно сравнивали с Лукианом из Самосаты. Но есть между ними существенное различие: Лукиан, воюя во II веке с олимпийскими богами, кладет начало религиозной полемике; Кеведо, повторяя эту атаку в XVI веке нашей эры, всего лишь следует литературной традиции.



Рассмотрев, пусть вкратце, его прозу, перехожу к обзору его поэзии, не менее многообразной.



Если в любовных стихах Кеведо видеть документы страсти, они не удовлетворяют; но если смотреть на них как на игру гипербол, как на сознательные образцы петраркизма, они обычно великолепны. Кеведо, человек бурных вожделений, неустанно стремился к идеалу стоического аскетизма, и ему наверняка должна была казаться безумием зависимость от женщин («Разумен тот, кто пользуется их ласками, но не доверяет им»); этих резонов достаточно, чтобы объяснить нарочитую искусственность IV, «Музы», его Парнаса, воспевающей «подвиги любви и красоты». Отпечаток личности Кеведо — в других вещах, в тех, где он может выразить свою меланхолию, свое мужество или разочарование. Например, в сонете, который он послал из своего Торре-де — Хуан-Абада дону Хосе де Саласу («Муза», II, 109):

    В покойном уголке уединясь
    С немногими, но мудрыми тенями,
    Беседую с умершими умами,
    Глазами слышу мертвых мыслей вязь
    Пусть книги не просты, но, не таясь,
    К благим поступкам подвигают сами,
    В их музыкальной, хоть беззвучной гамме
    Сна жизни и бессонных истин связь.
    И как им, взятым смертью, промолчать
    И времени не мстить, великим душам?
    Их воскрешает, дон Хосеф, Печать.
    Простим же беглость мы часам текущим,
    Ведь им дано нас чтеньем просвещать —
    Лишь час такой готов назвать я лучшим.



В приведенных стихах есть консептистские штучки («слышать глазами», «музыкальной, хоть беззвучной гамме»), однако сонет производит впечатление не благодаря им, а вопреки. Я не сказал бы, что в нем дано описание действительности, ибо действительность — это не слова, но бесспорно, что слова тут имеют меньше веса, чем нарисованная ими к
1. «Листья травы» (англ.).
2. «О природе богов»(лат.).
3. В конце (лат.).
4. Царь Иудейский (лат.).
5. Следовать (лат.).
6. Рейес делает меткое замечание («Главы из испанской литературы», 1939, с. 133): «Политические произведения Кеведо не дают нового толкования политических ценностей и сами имеют не более чем риторическую ценность... Это либо памфлеты на случай, либо образцы академической декламации. "Политика Бога", вопреки своей многообещающей видимости, всего лишь выступление против дурных министров. Но на этих страницах можно порой обнаружить наиболее характерные для стиля Кеведо черты».
7. Грубиян, хам, без разбора, впопыхах, пустяк, «выеденное яйцо», невпопад (исп.).
8. Чтобы мой прах позабыл о нерушимой любви! (лат.- пер. Льва Остроумова)
9. И задрожали там порога и ступени,
Где мрачный властелин вдруг дрогнувших ворот
Бескровные, уже безжизненные тени
По безнадежному закону век гнетет;
Три пасти все разверз для лая в исступленье,
Но, узря новый свет с божественных высот,
Вдруг Цербер онемел, а до того безмолвны —
Один глубокий вздох теней издали сонмы.
И под ногами вдруг земли раздались стоны
И тех пустынных гор, их пепельных седин,
Что зреть глаза небес вовеки недостойны,
Что мутной желтизной свет застят для равнин.
Усугубляли страх псы, что в пределах оных,
В сих призрачных краях все хриплы, как один,
Безмолвие и слух жестоко раздирая,
И стоны в звук один сплетают, с хрипом лая.
     («Муза», X)
10. Скот, для которого лишь труд был назначеньем,
Но символ ревности для смертных этот скот,
Юпитеру в былом служивший облаченьем,
Который королям в мозоли руки трет,
Которому вослед и консулы стенали,
Который и в полях небесных свет жует.
     («Муза», II)
11. Донья Мендес прибежала, крича,
Прелести все ее маслом потели,
Волосы доньи Мендес на плеча
Сеяли щедро гнид колыбели.
     («Муза», V)
12. Так Фабио пел со слезами
Балкону, решеткам Аминтиным,
Той, что, как ему рассказали,
Не вспомнила даже забыть о нем.
     («Муза», VI)

Страница: | 1 | 2 |     Дальше>>








Автор текста: Х.Л.Борхес Перевод Е.Лысенко



Подробности здесь

Стихотворения на сайте «Испаноязычный мир» здесь

Издано на mir-es.com



Комментарии произведения : Испаноязычный мир: поэзия, изобразительное искусство, музыка, голоc.
 Комментарии



Оставить свой комментарий

Обязательные поля отмечены символом *

*Имя:
Email:
*Комментарий:
*Защита от роботов
Пять плюс 3 = цифрой
*Код на картинке:  



Вернуться назад





     



 
Получите электронный абонемент mir-es.com


Купить абонемент

с помощью ЮMoney   



Для развития проекта mir-es.com ссылка

Устанавливайте HTML-код ссылки:

BB-код для форумов:







Главная   Новости   Поэзия   I   Переводчики   I   Галерея   Слайд-шоу   Голос   Песни   Уроки   Стихи для детей   Фильмы  I   Контакты      Регламент

© 2023 г. mir-es.com St. Mir-Es



Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом.
При использовании материалов указание авторов произведений и активная ссылка на сайт mir-es.com обязательны.

       
         


Яндекс.Метрика