Но снова скачут жандармы, кострами ночь обжигая, и бьется в пламени сказка, прекрасная и нагая.
Традиционными русскими стихами входило в нашу литературу дотоле неведомое мироощущение другого народа, полное тайны, чувственности, трагизма. Гелескул установил тот камертон, к которому вольно и невольно прислушивались следующие переводчики Лорки.
Глаза мои к низовью плывут рекою... С печалью и любовью плывут рекою...
Вместе с достоверностью слова входила неоспоримая правота поэта, то самое великолепное ахматовское: «Поэт всегда прав». Человек, прочитавший лорковский «Романс об испанской жандармерии», был навсегда застрахован от отрицательного обаяния власти.
Их кони черным-черны, и черен их шаг печатный. На крыльях плащей чернильных блестят восковые пятна. Надёжен свинцовый череп – заплакать жандарм не может; затянуты в портупею сердца из лаковой кожи.
Сейчас, когда на каждом шагу идет лихой пересмотр ценностей и их отважная – кого бояться! – переоценка, чего не наслушаешься: и про гламурность фашизма, и про Сталина с человеческим лицом, и про доброго дедушку Франко. Происходит это потому, что не слышны голоса поэтов. Читавший «Фугу смерти» Целана – «волос твоих пепел, Рахиль!» – не прельстится здоровой силой (десять на одного) нацистского красавца; почитатель Мандельштама не умилится отеческой добротой Сталина, а полюбивший Лорку не очаруется славным толстячком генералиссимусом, который «зато не дал порушить на испанщине экономику» (что, к слову сказать, чистой воды неправда). Над читателем поэзии не властны политтехнологии, потому что живое слово перевешивает любую умственную казуистику. Гелескулу замечательно удается донести иное, не наше, слово – живым. А всего-то, казалось бы, и дела – найти языковые средства, которые не отторгаются русским слухом. Непростая операция: язык ведь живая ткань, органика. Надо так приживлять, чтобы не омертвело. Переводы Гелескула поражают естественной чистотой звука. Он всегда ищет в других литературах созвучное, выбирает оружие себе по руке. Если «хорошее, но не мое» – не стоит за него браться. Зато уж если «мое»... «Своими» – а следовательно, и нашими – оказались стихи португальца Фернандо Пессоа. Сколько раз, идя заснеженной тропкой, повторяла про себя:
Сочельник... По захолустью – Рождественские снега. Дохнуло старинной грустью У каждого очага.
Целый крупный пласт – перевод испанских народных песен. Этой работе предшествовала еще одна, исследовательская: многолетнее кропотливое собирание этих маленьких, как японские хокку и танки, драгоценных жемчужин. Самое трудное – передать простое, не сделав его банальным. Испанская народная песня обманчиво проста. Две строчки, три, пять. Сюжет? Да какой сюжет у вздоха, слезы, улыбки? Лиризм народа – в нем и стихийная мощь, и несравненная душевная тонкость, и веселое озорство.
* * *
Слывет ли сокол голью, судите сами. Зато гнездо соколье под небесами.
* * *
Двойная стража угрюма: за мной идет моя тень, меня ведет моя дума.
* * *
Пройдет и моя любовь, пройдет и моя беда, и слезы мои пройдут, и все пройдет навсегда.
В сущности, перевести маленькую коплу – как станцевать танец фламенко: на крошечном пространстве, в точке, надо развернуть целый мир чувств, да каких! В основном Анатолий Гелескул переводит испаноязычных поэтов. Хотя есть в его исполнении – а перевод, без сомнения, близок и музыкальному исполнительскому искусству – и великие французы, немцы. Всегда много значила для него Польша. Как и испанцы, поляки оказались созвучны этому мастеру перевода. Бесконечно привлекательная хрупкая сила польской поэзии, исконный народный аристократизм поляков явственно проступают в его переводах. Кстати, аристократизм в глубинном смысле этого слова – врожденная порядочность, независимость суждений и поведения, душевная ясность, способность достойно принять свою участь – не раз отмечали иностранные путешественники и в простом испанском крестьянине. Так что испанцы и поляки чем-то сродни друг другу и вовсе не случайно притянули к себе одного интерпретатора. Лесьмян, Стафф, Галчинский и, конечно же, Мицкевич – поэты, к творчеству которых не раз обращался Анатолий Гелескул, обогащая нашу русскую словесность.
Цена моя будет падать, а я – все стоять в окошке, Пока не воздену горько, налитая мглой до края, Ладони мои – кривые и вогнутые, как ложки, – К тому, кто шел на Голгофу, не за меня умирая.
Это «Кукла» Болеслава Лесьмяна. «Не за меня умирая» – горечь и восторг этих слов физически отзываются в слушателе: мурашками по спине. До чего же они иные, эти поляки, и до чего братья. Впервые переводы Гелескула – разумеется, лишь небольшая их часть – были собраны под одной обложкой в 1993 году, когда вышла книга «Темные птицы» (Зарубежная лирика в переводах Гелескула). Издание разлетелось мгновенно. Сегодня достать его практически невозможно. Новая книга, вышедшая в серии «Мастера перевода» с подробными комментариями Натальи Малиновской, значительно шире. Она включает и уже ставшие классическими переводы, и совсем новые, выполненные в последние годы. Переводчики поэзии обычно сами пишут стихи. Это общеизвестно. Гелескул утверждает, что он своего не пишет. Может, правда, а может – и нет. Очевидно одно: то, что он делает – всегда поэзия. Гоголь говорил, что перевод должен быть как прозрачное стекло – такое чистое, словно бы его и нет вовсе. Гелескул стремится быть именно таким незримым стеклом. И всё-таки его голос всегда узнаваем. В том-то и тайна.
